you may come to something

[larvatus]

Russian metablog realdiary quotes an anonymous translation of a journal record by Jules Renard dated 23 November 1888. I reproduce the original French text found here, along with with two initial paragraphs set in red and blue, omitted in the referenced record. The following English and Russian translations are due to me:

Le poëte n’a pas qu’à rêver : il doit observer. J’ai la conviction que par là la poésie doit se renouveler. Elle demande une transformation analogue à celle qui s’est produite dans le roman. Qui croirait que la vieille mythologie nous opprime encore ! A quoi bon chanter que l’arbre est habité par le Faune ? Il est habité par lui-même. L’arbre vit : c’est cela qu’il faut croire. La plante a une âme. La feuille n’est pas ce qu’un vain peuple pense. On parle souvent des feuilles mortes, mais on ne croit guère qu’elles meurent. A quoi bon créer la vie à côté de la vie ? Faunes, vous avez eu votre temps : c’est maintenant avec l’arbre que le poëte veut s’entretenir.     Pour faire certaines sottises, nous devons ressembler à un cocher qui a lâché les guides de ses chevaux et qui dort.     Tu ne seras rien. Tu as beau faire : tu ne seras rien. Tu comprends les plus grands poëtes, les plus profonds prosateurs, mais, bien qu’on prétende que, comprendre, c’est égaler, tu leur seras aussi peu comparable qu’un infime nain peut l’être à des géants.     Tu travailles tous les jours. Tu prends la vie au sérieux. Tu crois en ton art avec ferveur. Tu ne te sers de la femme qu’avec réserve. Mais tu ne seras rien.     Tu n’as pas le souci de l’argent, du pain à gagner. Te voilà libre, et le temps t’appartient. Tu n’as qu’à vouloir. Mais il te manque de pouvoir.     Tu ne seras rien. Pleure, emporte-toi, prends ta tête entre tes mains, espère, désespère, reprends ta tâche, roule ton rocher. Tu ne seras rien.     Ta tête est bizarre, taillée à grands coups de couteau comme celle des génies. Ton front s’illumine comme celui de Socrate. Par la phrénologie, tu rappelles Cromwell, Napoléon et tant d’autres, et pourtant tu ne seras rien. Pourquoi cette dépense des bonnes dispositions, de dons favorables, puisque tu dois ne rien être ?     Quel est l’astre, le monde, le sein de Dieu, la nouvelle vie où tu compteras parmi les êtres, où l’on t’enviera, où les vivants te salueront très bas, où tu seras quelque chose ?

The poet cannot content himself with dreaming; he must observe. I am confident that poetry must renew itself through this process. It calls for a transformation analogous to that, which took place in the novel. Who would believe that the old mythology oppresses us again! What is the use of singing that the tree is inhabited by the faun? It is inhabited by itself. The tree lives: this is what we must believe. The plant has a soul. The leaf is not what shallow people take it to be. We often talk of dead leaves, but we do not believe that they died. Why create life beside life? Fauns, your time is past; it is the tree that the poet now wants to engage in conversation.     In acting particularly stupid, we must appear like a coach driver who has let go of the reins of his horses and fallen asleep.     You will come to nothing. Try all you want: you will come to nothing. You understand the greatest poets, the most profound prose-writers, but although we claim that to understand is to measure up, you will be as incommensurate to them as a tiny dwarf to giants.     You work every day. You take life seriously. You believe in your art with fervour. You do not dally with women unreservedly. But you will come to nothing.     You need not care about money, about making a living. You are free, and your time belongs to you alone. You need but to will. But you lack power.     You will come to nothing. Weep, carry on, hang your head, hope, despair, resume your task, roll your rock. You will come to nothing.     Your head is odd, sculpted with large strokes of the chisel, like those of geniuses. Your forehead glows like that of Socrates. In phrenological makeup, you resemble Cromwell, Napoleon and many others; and yet you will come to nothing. Why this outlay of fine inclinations, of favorable gifts, if you must come to nothing?     Where is the star, the celestial womb, the new life where you will count among the beings, where others will envy you, where the living will bow before you, where you will count for something?

Поэт не смеет ограничиваться мечтами; он обязан наблюдать. Я уверен, что таким образом поэзия должна себя возобновить. Она требует преобразования аналогичного тому, которое произошло в романе. Кто поверит, что старая мифология нас всё ещё угнетает! Какой смысл в пении о дереве населённом фавном? Оно населено самим собой. Дерево живёт: в это нужно верить. Растение одушевлено. Лист это не то за что его принимают поверхностные люди. Мы часто говорим о мертвых листьях, но мы не верим, что они умирают. Зачем создавать жизнь рядом с жизнью? Фавны, вы изжили своё время; теперь поэт хочет поговорить с деревом.     Для свершения определённых глупостей, мы должны напоминать кучера, уронившего вожжи своих лошадей и заснувшего.     Из тебя ничего не выйдет. Что бы ты ни делал, из тебя ничего не выйдет. Тебе доступны мысли самых великих поэтов, самых проникновенных прозаиков; но хотя и считается, что понимать другого — значит быть равным ему, ты подобен им не более, чем ничтожный карлик подобен великанам.     Ты работаешь каждый день. Ты принимаешь жизнь всерьез. Ты пламенно веришь в искусство. Ты умеренно пользуешься женщинами. Но из тебя ничего не выйдет.     Тебе не приходится думать ни о деньгах, ни о заработке. Ты свободен, и всё твоё время принадлежит тебе. Тебе надо только хотеть. Но тебе не хватает силы.     Из тебя ничего не выйдет. Плачь, выходи из себя, держись за голову, надейся, отчаивайся, возвращайся к своим обязанностям, кати в гору свой камень. Из тебя ничего не выйдет.     У тебя странная голова, высеченная размашистыми движениями резца, как голова гения. Твое чело сияет, как чело Сократа. Строением черепа ты напоминаешь Кромвеля, Наполеона, и многих других, и всё-таки из тебя ничего не выйдет. К чему же эта растрата благих намерений и счастливых дарований, если из тебя ничего не должно выйти?     Каковы та планета, тот мир, то божественное лоно, та новая жизнь, где ты будешь числиться живым среди живых, где тебе будут завидовать, где живущие будут тебе низко кланяться, где ты представишь собой нечто?

Biblical scholar D.A. Carson advises his students: “My father used to tell me that a text without a context becomes a pretext for a proof text, so when I was still quite young I learned to look at the context.” The context of Renard’s complaint bears directly on the question of its validity. Our proof text can be found immediately preceding his piteous litany. A few color-coded words concerning the initial passages omitted in the Russian publication will shed light on the ensuing dirge.

The opening passage is a transparent dig at the famous 1876 poem by Stéphane Mallarmé, L’après-midi d’un faune, or The Afternoon of a Faun. How famous is it? In 1894 Claude Debussy dedicated his finest Modernist composition to the poem by Mallarmé. In 1912 Vaslav Nijinsky danced the scandalous ballet based on Debussy’s musical tribute to Mallarmé’s Faune. In 1976 Bruno Bozzetto incorporated a tribute to Mallarmé, Debussy, and Nijinsky into Allegro non troppo, his follow-up to Walt Disney’s Fantasia. This posterity of its bugbear makes Renard’s pat poetic prescriptivism ring hollow.

By any historically ratified standard, Mallarmé stands among the greatest poets of all times. By contrast, Renard at his best is a petit-maître. In failing to honor greatness, he appears like a coach driver who has let go of the reins of his horses and fallen asleep. But by the same token, the failure of his discrimination dissipates the impact of his self-deprecation. Despite all his doubts, Renard has amounted to something. So may you.